Культура ВРН

О выдающемся учёном, удивительном человеке и вечере её памяти написал профессор, музыковед, критик Евгений Трембовельский. Свои заметки он озаглавил

ВРЕМЕНА НЕ ВЫБИРАЮТ

Взял перо и остановился: «Как сердцу высказать себя?» Очень непросто хотя бы приближённо (пусть не адекватно) передать словами все те чувства – добра, нежности, благодарности, восхищения, дружественности – что испытываю всякий раз, как только вспомню Аллу Борисовну. Есть, видимо, и ещё одно обстоятельство – мера ответственности. Алла Борисовна этого, конечно, не знала, но я, не будучи литератором, до некоторых пор у неё учился – и писать, и говорить, и ладить с людьми. И быть им нужным, не отказывать во внимании, любить. Или не любить, но и тут быть к ним неравнодушным и доброжелательным.

Она по профессии не музыкант, как и её муж – Зиновий Яковлевич Анчиполовский – один из самых глубоких и известных российских театроведов. Но даже невзначай брошенные ими по ходу разговора о музыке и музыкантах суждения впечатляли своей проникаемостью и проницаемостью, хотя принадлежали не специалистам. Но быть может тем они и ценны? И сильны, поскольку не подправлены понятийными установлениями, а рождены в итоге чисто вкусовых тончайших ощущений, что зиждутся на природном музыкантском даре, развитом в ходе деятельного участия во всех главных художнических событиях. В том числе в зале Союза композиторов, чем объясняется и проведение именно в нём собрания в ознаменование 100-летнего юбилея Аллы Борисовны.

Вёл собрание профессор, доктор филологии, заведующий кафедрой истории и типологии русской и зарубежной литературы ВГУ Андрей Анатольевич Фаустов, во вступительном слове отметивший широту интересов Аллы Борисовны в сфере музыки и других искусств. Воспоминаниям же её учеников и коллег предшествовало концертное выступление лауреатов престижных международных конкурсов – профессора ВГПУ и председателя Воронежского Союза композиторов Ларисы Вахтель и солистки Театра оперы и балета Александры Добролюбовой, тонко исполнивших произведения разных эпох и стилей.

Истинной школой жизни стала выпущенная сравнительно недавно очередная книга Аллы Борисовны «В те времена» – о детстве, родителях, годах студенчества в МГУ, о Борисе Пастернаке и Николае Глазкове, о воронежцах и Воронеже, его улицах и памятниках… Книга эта стала таковой ещё в пору создания, когда её отдельные главы и фрагменты один за другим публиковались в течение ряда лет в газете «Воронежский курьер». Помню, с каким нетерпением они ожидались. И прочитывались с всё нарастающим интересом. И потом многократно и неторопливо перечитывались – по абзацам и фразам. Сколько тогда было радостных мгновений! И удивлений – ведь, казалось бы, ни о чём таком особенном Алла Борисовна не писала.

Если, скажем, говорить о персоналиях, то в основном это были люди лично мне мало или вообще незнакомые. И, в большинстве, не именитые, чаще вроде бы обычные и не особо заметные. Но под пером Аллы Борисовны каждый становился характерным. Хотя она не использовала ярких красок и вообще не раскрашивала их портреты (по аналогии с одной из техник живописи здесь могло бы подойти определение «гризайль»).

И вправду, видимо, все люди по-своему интересны. Просто это нужно разглядеть. И передать, что Алла Борисовна делала великолепно. И вот здесь кроется вторая, определяющая, предпосылка постоянно вспыхивающего интереса. Она – в умении автора настолько правдиво, образно, ёмко и выпукло зарисовывать в своих рассказах различные жизненные ситуации и людей в них, что у читателя (слушателя) возникает полная иллюзия его присутствия «в тех временах». Здесь, конечно, сказывается редкостный писательский талант и талант рассказчика, но в первую очередь – способность видеть жизнь со всеми теми деталями, подробностями и, казалось бы, мелкими мелочами быта, без которых, как отмечала и сама Алла Борисовна, не оживёт никакая прошедшая эпоха.


Вспоминая прошлое, Алла Борисовна никогда, видимо, не забывала, что оно – учитель будущего. Возможно, поэтому ничего не скрывала, даже то, что не хотелось бы вспоминать. Её определяющие качества – и в жизни, и в писательстве – естественность (непринужденность) и правдивость. Конечно же, не случайно для одного из эпиграфов к книге она выбрала слова Жан-Жака Руссо «Может быть, мне случалось выдавать за правду то, что мне казалось правдой, но никогда не выдавал за правду заведомую ложь».

В высказываниях Аллы Борисовны это слышно. И не случайно всему, о чем она говорит или пишет, – веришь. И это правильно, поскольку всё сказанное ею – истинно: и то, как она видит и чувствует, и как думает, и какие делает выводы, и как оценивает. Лично я, даже если с чем-либо не соглашался, всё равно знал, что права (по-своему, конечно) Алла Борисовна. А то, что и в этих случаях я чаще отстаивал всё-таки свою точку зрения, Алла Борисовна обычно приветствовала, а нередко и принимала её хотя бы отчасти.

Вспоминаю теперь уже давнее общение с Аллой Борисовной, последовавшее за высказанном мною в телефонном разговоре неоднозначном мнением о спектакле Камерного театра «До и после» Роланда Шиммельпфенинга. Поскольку моё, скажем так, осторожное суждение не во всём совпало с восторженным отзывом Аллы Борисовны, она тут же прислала мне электронное письмо со своей статьей о спектакле, до этого опубликованной в «Курьере». В ней Алла Борисовна благодарила Михаила Бычкова за предоставленную воронежским театралам возможность не отстать от времени, в котором мы живём, поразмыслить над его характером (а времена не выбирают). И хотя сама пьеса после прочтения статьи ближе мне не стала, поразил и восхитил тот живой интерес к происходящим в театре (и в жизни!) процессам, который, увы, не всегда проявляют даже сегодняшние студенты. Алла Борисовна оказывалась здесь – в который уже раз! – и современнее, и юнее, и прогрессивнее, и динамичнее.

Суждения Аллы Борисовны (и в данном конкретном случае тоже), конечно, субъективны (тем они и ценны!), но при этом абсолютно всеобщи. К слову, только что описанный эпизод общения с Аллой Борисовной характерен для неё именно в плане безоговорочно точного обнаружения своей позиции.

Ещё более показателен следующий пример. Будучи постоянным автором и читателем «Воронежского курьера», дорожа дружескими отношениями со многими его сотрудниками, она, тем не менее, выступила против газеты во вспыхнувшей на её страницах полемике о творческих Союзах (композиторских, писательских и других), поддержав тех, кто ратовал за их спасение и сохранение. Напомню, что эта полемика вспыхнула после публикации статьи «Нижайшая просьба» её ведущего сотрудника Германа Полтаева, ратовавшего за прекращение финансирования Союзов, а, в сущности, за их ликвидацию, что позднее недвусмысленно сформулировал и другой «курьеровец» О. Котин.

Вслед за ответным открытым письмом «Герман, ты не прав» автора этих строк, тогдашнего председателя Воронежского Союза композиторов и секретаря СК РФ Е. Трембовельского последовало порядка двадцати с лишним голосов, в том числе профессоров ВГУ, корифеев творческого труда, пополнивших своими аргументами точку зрения, противоположную полтаевской и котинской. «Подталкивать власть к «разводу» с творческими Союзами, – утверждал профессор Лев Кройчик, – значит обрекать культуру на вымирание <…> Свято место, как известно, пусто не бывает. На место художников придут культуртрегеры, не шибко разбирающиеся в азбуке искусства». «Культуре (особенно настоящей, а не субкультуре) без поддержки не прожить, – вторит профессор Алла Ботникова, – так не бывает и никогда не бывало. Конечно, авторы детективов могут существовать на гонорары. Но что было бы, если бы Николай 1 не заплатил долги Пушкина. Правительство Второй империи во Франции, как известно, предоставило Флоберу синекуру – должность библиотекаря в библиотеке Мазарини… В той или иной форме – культура всегда финансировалась…».

Об искренности и открытости Аллы Борисовны говорят и её мемуарные очерки, в которых она ничего не утаивает. В том числе, по её же словам, и «одно из тягчайших и стыдных воспоминаний», когда некая сумма обстоятельств вынудила начинающего преподавателя не поддержать коллегу, осуждаемого на заседании кафедры, «кажется, за космополитизм». Сегодня об этом, казалось бы, можно и не вспоминать. Но тогда Алла Борисовна была бы не Аллой Борисовной. И по истечении более чем шести десятков лет, заново переживая ту давнюю историю, она не может её обойти. Ведь в этом случае её жизнеописание и описание «тех времен» (которые не выбирают) было бы неполным, а значит подправленным и выпрямленным, то есть неправдивым.

И в жизни, и в своих литературных сочинениях, и в исследованиях Алла Борисовна никогда не стремится эпатировать и удивлять какими-либо непривычными оборотами или поступками. Её идеал – простые и доходчивые способы выражения идей и мыслей, сколько бы оригинальными они ни были сами по себе. Композитор Рихард Штраус однажды «возымел желание хоть один раз сочинять музыку так же естественно, как корова даёт молоко». Ему это вполне удалось в «Альпийской симфонии», по поводу которой и произнесены приведённые слова. Алла Борисовна естественна всегда. Но как же при этом она изысканна и нетривиальна! Узел её суждений и характеристик бывает затянут так туго, что перевязать его заново не представлялось бы возможным. А к её умозаключениям ничего нельзя ни прибавить, ни убавить, настолько они уплотнены, выверены и отжаты.

Вот сколки с вылепленных ею и взятых наугад портретов. О Елене Чистяковой: «Она – красавица, с негой во всей повадке. Таких любили изображать художники «серебряного века», таковы были герои курортных новелл С. Цвейга». Или: исчерпывающе объективный, прямой и не только лестный портрет Николая Глазкова: «Красотой явно не блещет… Покатый лоб, на котором гнездятся жидкие пряди бесцветных волос и резко уходящий вниз, к шее подбородок. При взгляде на его голову в профиль кажется, что вся она состоит только из носа и затылка. Но глаза внимательны». И далее – колоссальной силы обобщение: «За маской шута и скомороха, как это издавна повелось на Руси, прятался философ, не желающий плыть по течению с веком»: «А вы могли бы / Постичь изреченье: / Лишь дохлые рыбы / Плывут по теченью?»

У Аллы Борисовны во всём был некий стержень – сквозная ли это линия жизненных установок или ведущая нить научного поиска. Ещё в семнадцатилетнем возрасте ей на книжном развале попался том «Немецкой романтической повести» с сочинениями Новалиса и Л. Тика. Может быть, перст судьбы? Позднее тема этой книги стала генеральной магистралью исследовательской биографии, приведшей к выдержавшей не одно издание и очень популярной в научных (не только литературных, а, в частности, и музыкальных) кругах монографии «Немецкий романтизм: диалог художественных форм». Как видно, ещё в далёкие 40-е Сеятель бросил то зерно, что упало не при дороге, а на добрую почву, где оно проросло и дало плод.


Портрет Аллы Борисовны нельзя не дополнить хотя бы несколькими штрихами о её внешности. Есть такое полушутливое выражение: «Как ты причёсана, так тебя и слушают». Алла Борисовна – и в прямом, и в переносном смысле – всегда была замечательно причёсана, со вкусом одета, элегантна, красива, она до конца дней сохранила стройную осанку. Тут она, опять же, была примером для иных молодых. А в своих поступках, мне кажется, Алла Борисовна руководствовалась известной мудростью: «Лучше зажечь одну маленькую свечу, чем вечно проклинать темноту». Изо дня в день, из года в год, и из десятилетия в десятилетие она зажигала эти свечи. И людям вокруг становилось светлее. И теплее.